ЛОДОЧНЫЙ ДОМИК НА БЕРЕГУ
Некогда вокруг него был садик, но теперь всё заросло сорняком и крапивой. Окна были заколочены досками. Здесь, конечно, заперто- я отодвинула щеколду без особой надежды. К моему удивлению, дверь, хоть и туго в начале, открылась, и я вошла в дом, наклонив голову под низкой притолокой. Я ожидала увидеть обычный лодочный сарай, грязный, пыльный, так как им давно не пользовались, с мотками бечёвки, шкивами и вёслами на полу. Пыли там было достаточно, грязи кое где- тоже, но никаких шкивов и бечёвки. Во всю длину домика шла комната, обставленная мебелью. В углу стояло бюро, посредине- стол с креслами, у стены- диван. Был там и кухонный шкаф с посудой, книжные полки с книгами, а наверху, выше полок- модели кораблей. На какой-то миг я подумала, что здесь живут, но, посмотрев вокруг ещё раз, увидела, что дом необитаем. За ржавой каминной решёткой уже давно не пылал огонь, по этому пыльному полу давно не ступали ноги, и фонарь на кухонном шкафчике покрылся от сырости голубыми пятнами. В воздухе стоял затхлый запах. Нет, здесь никто не живёт. Никто не приходит сюда. Когда я открывала входную дверь, петли скрипели от ржавчины. Дождь глухо барабанил по крыше, стучался в заколоченные окна. Обивку дивана погрызли мыши или крысы. Я видела дыры с неровными обтрёпанными краями. В доме было сыро и промозгло. Мне был неприятен стук дождя, барабанящего по крыше. Казалось, ему вторит эхо тут, внутри; было слышно, как течёт вода по заржавленной каминной решётке.
Я заметила в конце комнаты ещё одну дверь и направилась к ней; я открыла её, теперь уже робко и боязливо, потому что у меня возникло странное тревожное чувство, будто я могу нечаянно наткнуться на что-то, что предпочла бы не видеть. Что-то ужасное, что причинит мне вред.
МАКИНТОШ И ПЛАТОК
Я перепачкала пальцы и стала искать в кармане носовой платок. Вытащила его- крошечный лоскут, обшитый кружевами. Это был не мой платок. Я развернула его на ладони. Он был грязный, с налипшими ворсинками от подкладки. Он, должно быть, полежал в кармане макинтоша много времени. В уголке была вышита монограмма. Высокое косое «Р» переплеталось с «де У.». «Р» подавляло остальные буквы, палоска уходила из кружевного уголка чуть ли не самому центру. Крошечные платочек, лоскуток батиста. Его скатали в комочек, сунули в карман и забыли.
Я, вероятно, была первой, кто надел макинтош после того, как пользовались этим платком. Та, которая носила его, была высокая, стройная, шире меня в плечах, потому что макинтош был мне велик и длинен, и рукава доходили до самых пальцев. На нём не хватало многих пуговиц. Она не потрудилась их пришить. Носила дождевик внакидку, как пелерину, или надевала, не застёгивая, и ходила, сунув руки в карманы.
На платке было розовое пятно. Губная помада. Она вытерла губы платком, скатала его в комочек и оставила в кармане.
Я принялась обтирать им пальцы и тут почувствовала, что в нём всё ещё держится запах.
Запах, который я знаю, запах, который мне знаком. Я закрыла глаза и попыталась вспомнить. Еле уловимый аромат ускользал от меня, я не могла распознать его. Но я вдыхала его раньше, я держала в руках цветок, источавший его ещё сегодня днём.
И тут я его узнала: исходивший от платка почти исчезнувший запах был тот самый, что струился от раздавленных в пальцах лепестков белой азалии в Счастливой Долине.
